Предлагаем Вашему вниманию расширенную версию доклада-презентации директора Института динамического консерватизма В.В.Аверьянова на круглом столе «Русское завтра: национальное государство, империя или рассеянье». 

Цель этого доклада-презентации не академическая, а скорее полемическая. С академической точки зрения было бы довольно трудно в рамках круглого стола анализировать такие понятия как «нация» и «империя», поскольку один лишь вопрос об определении каждого из этих понятий по своему масштабу потянет на солидную диссертацию. Фактически, мы сегодня не имеем консенсуса по данному вопросу и в научной, и в публицистической среде.

Два национализма

Возьмем понятие «нации» и примыкающее к нему понятие «национализм». Слова очень многозначные. Одна из модных сейчас трактовок нации – воображаемое сообщество (Андерсон). При этом важно отметить, что воображаемое не означает его иллюзорности. Мы часто воображаем и то, что есть в действительности, или то, что может произойти реально. Собственно, Бенедикт Андерсон именно этот смысл и вкладывал в данное словосочетание. Для него существенно было подчеркнуть момент создания нации на основе индивидуальных сознаний участников данного сообщества, будущих членов будущей нации.

Гораздо более радикальная трактовка встречается у другого известного исследователя Геллнера, который утверждает, что нации Нового времени создаются как будто из ничего, конструируются из некоего пассивного субстрата волей политического субъекта. И если у Геллнера в роли такого субъекта представлены журналисты или учителя, то нужно заметить, что, хотя это было очень важное звено в формировании наций, однако звено не ключевое. Основным агентом и субъектом формирования наций Модерна был, конечно, крупный капитал. Почему многие напрямую связывают нацию с индустриальным периодом развития.

Здесь возникает вопрос, а что, без капитала нация не может возникнуть? Может быть, тогда и для наших современных националистов это ключевой вопрос? И если это так, то как у нас обстоят дела с национал-капиталистами? Где те капиталисты, которые поддержат создание национального государства в России? И если таковых не обнаруживается, не получается ли, что осуществить запуск national state у нас могут лишь иностранные субъекты? Вопросы непростые и довольно-таки неудобные. Но в практической политике на них приходится отвечать.

Но я бы хотел сказать, что этот вопрос может решаться иначе. Потому что существует и другая традиция понимания нации, не связывающая ее зарождение с Модерном. И уже в XIX веке у нас были такие выдающиеся и самобытные теоретики как Николай Григорьевич Дебольский, построивший развернутую концепцию «национальности», «национального начала». И в его трактовке как раз получается, что народ изначально нагружен очень серьезными и культурными, и государственными, и религиозными связями, системными связями. Без них он неполноценен, ущербен и по существу народом назван быть не может. У Дебольского есть очень интересная мысль, которую воспроизводят сегодня и на Западе, и у нас. Это мысль о том, что с либеральной точки зрения, будущее народа строится по неким предвзятым, отвлеченным правилам, а, с точки зрения начала национальности, это будущее должно быть укоренено в прошлом. Что такое это предвзятое, отвлеченное правило, если посмотреть на него конкретно? Предвзятое, отвлеченное правило – это внешний образец. Национальное государство, в первую очередь, это конечно, английский образец. Сегодня уже говорилось о британских политических образцах. Однако, Англия дала образец не только империи, но и предложила самую влиятельную и самую воспроизводимую в Новое время модель для националистов.

Здесь Дебольский подчеркивает, что если мы хотим стандартизировать себя по лекалам англичан или других стран, которые создали национальные государства, то фактически мы встаем на путь именно либерального национализма. И эту точку зрения косвенно подтверждают сегодня очень многие исследователи. Вот несколько примеров.

Немецкий исследователь Кон делит национализм на два типа: западный и восточный. Причем, в восточный тип у него попадают и немцы, и Восточная Европа, и русские. А Бирнбаум то же самое называет другими словами: государственный и культурный типы национализма. Отмечают, что западный, или государственный, национализм тесно связан с либеральной идеей, он либерален по своему происхождению. И здесь, помимо Дебольского, вспоминается его современник Константин Николаевич Леонтьев, который указал на то, что западный либеральный национализм фактически способствует денационализации в глубинном, коренном смысле слова. Это парадокс национализма космополитического, национализма, который, по мысли Леонтьева, через государственные институты губит культурный и бытовой национализм. То есть ведет к лишению народа его сущности, его специфичности.

Итак, мы имеем дело с двумя национализмами.

С одной стороны, либеральным, создающим те самые national state, «нации», из которых, как из кирпичиков, складываются и старые международные европейские союзы, и Лига наций, и затем ООН, и нынешнее «международное сообщество», которое обеспечивает согласованную расправу сильных держав над «тиранами» и теми, кто не вписывается в передовые стандарты демократии, политкорректности и глобализации.

Но кроме него существует древний «национализм», который в разных народах именовался по-разному, на языках этих народов. Это понимание «нации» можно трактовать как приверженность «алтарям и нивам» родины, «ларам и пенатам» своего города и своего царства, связан с такими идеалами и ценностями как Отечество, Семья, Земля (Русская земля, о которой читаем еще в «Слове о полку»). Он крепко связан с народными представлениями о вере предков, о церкви как «народе Божием» (не родоплеменной общине, а именно народе, предстоящем в храме перед лицом Божества). В этом смысле я абсолютно согласен с теми, кто говорит о складывании русского государства-нации задолго до появления новых «наций» буржуазной эпохи. Представляется точной мысль А.Н.Савельева, что основы современной русской нации проявились уже на Куликовом поле.

Понятно, что такой национализм не противоречит имперской идее, но органично с ней стыкуется. Такой национализм, если бы он развился до международного уровня, дал бы совсем иные плоды, чем «либеральный национализм» англосаксов. Приведу еще одну цитату из Дебольского на сей счет, которая отражает русский дух – как дух русских «колонизаторов» Сибири, так и дух русских путешественников, дух Миклухо-Маклая: «Туземцев Океании то истребляли выставленною отравою, как крыс или мышей, то устанавливали для них демократически-конституционные государства… Не гораздо ли рациональнее и нравственнее относиться к каждому человеческому типу сообразно его особенностям и, признавая его право на самосохранение, предоставлять ему возможность достигать этого самосохранения доступными для него путями? Именно к этой цели и направляется международная нравственность, основанная на начале народности. (…) Чем менее высший тип вмешивается в жизнь низшего, тем лучше».

Что касается Британской империи, она явилась своего рода инициатором либеральногонационализма и в Европе, и в Азии. Известный английский деятель лорд Маколей, который был одним из руководителей колониальной Индии, создал программу взращивания индийцев-космополитов. Он говорил о том, что аборигены, получившие соответствующее образование и воспитание, станут британцами по духу. И вот спустя 100 лет несколько генераций этих «по цвету индийцев, а по духу англичан», начинают мощную кампанию по национально-освободительной борьбе индийской нации (известно, что в до-колониальной Индии представления о едином народе не существовало, это был конгломерат весьма разнообразных племен и языков, лишь частично объединявшихся в имперском проекте Великих Моголов). Фактически можно сказать, что через формирование местной элиты-медиатора, сословиядвуязычных космополитов, была создана среда, в которой созревал эмбрион будущего либерального национализма XX века, конструирующего новые «нации» в освобождающихся от колониализма странах. Это не значит, что Маколей был недальновиден и не учитывал всех последствий культивирования элиты-медиатора. Напротив: даже уходя из своих колоний, Британия оставляла в них такие элиты, которые самой своей внутренней конституцией гарантировали, что эти народы и государства уже не вернутся к своим сакральным и политическим традициям, а будут впредь развиваться в русле цивилизации-лидера. Здесь достаточно явственно видна духовная связь и внутреннее родство либерализма и космополитизма.

Формат national state активно использовался и сейчас продолжает использоваться как едва ли не единственный образец и цель всех революций в странах периферии, как стандарт их эмансипации от любых видов старых элит. Это формат, предлагаемый для контрэлит, которые очень часто приручены или даже заранее выпестованы Западом. Это тот же маколеевский принцип – но реализованный уже не в колониях, а в зарубежных государствах. Контрэлита-медиатор в данном случае выступает как революционный передовой класс, призванный внушить массам идею о преодолении собственной «отсталости» и устранении традиционной несправедливости. Уже упоминавшийся Бенедикт Андерсон чувствует некоторую двойственность, когда говорит о такой стандартизации – в первом издании своей книги о воображаемых сообществах он оговаривается, что «в политике «строительства нации», проводимой новыми государствами, очень часто можно увидеть как подлинный, массовый националистический энтузиазм, так и систематичное, даже по-макиавеллиански циничное впрыскивание националистической идеологии через средства массовой информации, систему образования, административные предписания и т. д.» В следующих изданиях он отказывается от этой мысли, предлагая другое объяснение, а именно: естественности и спонтанности того единообразия, с которым колониальные общества переходят в пост-колониальный порядок. Андерсон предлагает для этого эффекта копирования форматов одних обществ другими метафору «пиратства» и шутит по этому поводу, что «революция» и «национализм» суть изобретения, на которые невозможно заполучить патент. Однако с еще большим успехом феномен трансфера революций и national state можно объяснить вовсе не «пиратством», а тем, что эти транслируемые образцы действуют как вирусы в межцивилизационном пространстве. «Заразительность» этих вирусов может быть истолкована как в медицинском, так и в зоопсихологическом смысле (рефлекс подражания, мимикрии, стадного поведения и т.п.). Именно таким образом – как цепные реакции подражательных рефлексов – могут быть объяснены «парады» суверенитетов, бархатных революций и «просыпающихся» национализмов. Подражание же обеспечивают как раз западнические элиты и прослойки в странах периферии.

Другой пример, который бросает свет на природу распространения «национального государства» на месте разрушаемых империй – это мысли Вальтера Шелленберга, которые он озвучивал для своих коллег по управлению имперской безопасности по поводу того, как необходимо организовать российское социальное пространство после покорения Советского Союза. Цитата красноречива. План Шелленберга не был тогда реализован, как вы понимаете. Он реализуется сейчас.

Злободневные события в арабских странах последних месяцев, текущие события в Ливии отражают дальнейшую стандартизацию незападного мира. Их нельзя интерпретировать иначе, чем процесс «приведения в соответствие» по зловещим рецептам, прописанным мировым хирургом. И дело здесь не столько даже в нефти, сколько в готовности либо неготовности конкретных режимов быть лояльным глобальному проекту, этой вездесущей «империи добра».

Империя и цивилизация

Я думаю, что корень противопоставления национального государства и империи лежит в том, что имперская государственность, какой бы она ни была (а они чрезвычайно разнообразны), в принципе, несовместима с глобализацией. Имперская государственность сама представляет собой частную глобализацию на своем пространстве. Поэтому имперские проекты не могут не противоречить той глобализации, которая является по отношению к ним внешней. Я думаю, может быть, сегодня Андрей Борисович Кобяков скажет о том, какая связь существует между империями и принципами протекционизма, ведь в экономической политике империи, как правило, эти принципы реализуются. А национальное государство вполне может позволить себе вступать в так называемый «свободный», открытый рынок.

Определить империю, так же как и нацию, чрезвычайно трудно. Практически сегодня в науке мы слышим уже такие определения империи, что они полностью размывают суть разговора. Перечислим лишь несколько исторически сменявших друг друга вариантов интерпретации этого понятия. Древнее латинское представление об империуме как просто «власти» расширяется под влиянием греческого представления об ойкумене, которое греки подарили римлянам. Отсюда классическое представление об империи как о политической вселенной, особом мире. Есть представление об империи, как о гражданской религии, которое тоже восходит к античности. Есть взгляд Монтескье на империю, как явление азиатское, деспотию восточного типа, и это несмотря на то, что сам он был современником Священной Римской империи германской нации (существовавшей на тот момент уже 7 веков). Есть взгляд на правильную империю, как колониальную державу.

Ну и наконец, последний пункт, который мне представляется очень интересным. Империя может трактоваться как политический псевдоним самостоятельной цивилизации. Или быть неким уточняющим указанием на политический аспект самостоятельной цивилизации. Иногда уместно говорить об империи как политическом лице цивилизации в стадии ее полноценного раскрытия (порою на ранних стадиях имперская идея может проявляться неотчетливо, а на поздних стадиях – затухать).

Самые свежие трактовки империи исходят из того, что попытки уловить ее сущность через какие-то отдельные черты (сакральная вертикаль, особый тип элиты, специфическая структура центра и периферии и проч.) неэффективны. Новые определения империи призывают к простоте. Так, например, Доминик Ливен считает, что нужен расширительный подход, только он способен объяснить, что реально происходит. Согласно его определению – империя как государство, управляющее многими народами и землями – получается, что на сегодняшний день империями являются Китай, Индия, Индонезия, ну и, конечно, США. (У самих американцев, несмотря на обычную для них неприязнь к империи, встречаются и другие оценки, например, мнение А.Гамильтона, портрет которого печатался на десятидолларовой купюре, что Соединенные Штаты являются «империей, во многих отношениях самой интересной в мире».)

Весьма любопытную трактовку предложили Хардт и Негри в своей нашумевшей книге-бестселлере, в которой речь идет не о тех империях, которые были, а о той империи, которая грядет. У них получается, что сама транснациональная система, сама глобализация представляет собой итог развития всех империй. Эта мысль очень интересная, мне казалось, что наши националисты должны были бы как-то отреагировать на эту книгу, достаточно глубокую, во всяком случае, не пустую. «Наиболее важный сдвиг, — пишут авторы «Империи», — происходит в самом человечестве, ибо с окончанием современности также наступает конец надежде обнаружить то, что могло бы определять личность как таковую. (…) Здесь и возникает вновь идея Империи, не как территории, не как образования, существующего в ясно очерченных, определенных масштабах времени и места, где есть народ и его история, а скорее как ткани онтологического измерения человека, которое тяготеет к тому, чтобы стать универсальным».

Эта сетевая, нетократическая империя порождена тем, что, на мой взгляд, глобализация, упершись в пределы географии, перенаправлена вглубь и начинает перестраивать саму сущность человека, поскольку в физическом пространстве и в истории обществ и экономик у нее остается слишком мало пищи. Главным полем битвы становится теперь духовная культура и те границы (национальные, религиозные, языковые), которые сохранялись до сих пор как структура различия между традициями, многообразия образцов слова, поступка и даже бездействия и молчания. Глобализация подступилась к той внутренней свободе, которая всегда оставалась интимной и потому неприступной для коллективных «левиафанов» стороной человеческого бытия, той свободе, что расцветала благодаря деспотии и вопреки эмансипации.

То, что западная империя переходит в такую форму, превращается в сеть, превращается в некое распределенное, дифференцированное сообщество, которое внедряется повсюду и везде репродуцирует обслуживающую ее интересы элиту, тех самых «бенгальцев», которых Маколей в свое время культивировал в Индии, – по-моему, это факт.

И если я оговорился, что считаю правильным понимать империю как переименование цивилизации, необходимо добавить, что здесь, по-моему, есть ответ на очень многие вопросы. В том числе и на вопрос: а почему они такие разнообразные? Ведь в истории нет ни одной империи, во всем похожей на другие. И сколько бы вы ни говорили об образцовости, никаких образцов для империй в действительности тоже нет. Британская империя вовсе не образец. И есть Римская империя, которая во многом объясняет, почему Россия не такая, как колониальные державы Запада.

Здесь заложена одна хитрость. Цивилизация, так же как и нация, двойственное понятие, и так складывалось уже с самого начала XIX века. Двойственность в трактовке цивилизации – тема известная, но я бы хотел обратить внимание на то, что сама игра понятий чрезвычайно показательна. В смешении цивилизации как особого культурного мира, «культурно-исторического типа» в терминах Данилевского, «суперсистемы» в терминах Питирима Сорокина, и с другой стороны цивилизации в еетехнологически-организационном понимании (начиная от Кондорсе, Бокля и заканчивая современными поборниками «глобальной цивилизации») таится целый клубок подмен. Эта полисемия, на мой взгляд, является если не всегда обманом, то почти всегда самообманом. Выход из этой двусмысленности не так уж сложен, он состоит в том, чтобы отдельно употреблять понятия «цивилизация» и «цивилизованность», потому что русский язык, богатый наш язык, в отличие от многих других языков, такую возможность дает. Для космополитической прослойки, этой «нации поверх наций», между двумя понятиями цивилизации разница несущественна. Но для всех остальных людей и сообществ, пока они не переварены мировой сетью, пока их не сожрали и не отправили в клоаку пост-истории, разница эта очень и очень существенна.

Если речь вести о цивилизованности, то мы имеем один дискурс империи, если речь вести о цивилизации, то это совсем другой дискурс. Во второй половине XX века первому дискурсу соответствует «мировая цивилизация» С.Хантингона, которая у него сочетается с тезисом о неизбежном столкновении различных цивилизаций (вновь игра понятий!), «транснациональная система» У.Мак-Нила, «срединная цивилизация» Д.Уилкинсона (у обоих они вступают во взаимодействие с локальными цивилизациями с тем чтобы постепенно их ассимилировать – опять та же игра!). Второму же дискурсу соответствует, скажем, теория суперэтносов Л.Н.Гумилева или концепция «большой длительности» Ф.Броделя, в которых возрождается собственно «цивилизационный подход» в его классическом понимании. Концепция «империи» Хардта и Негри, кстати говоря, воспроизводит представления Уилкинсона о финале истории локальных цивилизаций через их полную и окончательную интеграцию в глобальной системе, поскольку все они неизбежно «конвергируются» с так называемой срединной или центральной цивилизацией, ядро которой мигрирует (в настоящий момент оно расположено на Западе, но не в географическом смысле, а в смысле происхождения транснациональных сетей). Отсюда становится понятной и подоплека логики «конца истории», когда одна суперсистема должна была поглотить вторую и тем навсегда завершить процесс сосуществования параллельных, суверенных русел развития.

Империи в истории действительно очень друг на друга не похожи, и в то же время между каждой из них есть что-то общее. Если проанализировать эти соответствия, то выяснится, что в Российской империи ничего «странного», противоестественного и не имеющего аналогов не было – вопреки тому, что последнее время пишут идеологи антиимперской национал-демократии. По всем основным своим чертам наша империя на что-то да была похожа. Это труднее сказать о Советском Союзе, потому что Советский Союз в значительной степени был уникальным образованием, экспериментальным, авангардным проектом, и здесь параллели находить гораздо труднее.

Рассмотрим кратко основные претензии, которые предъявляются к Российской империи. Говорят в этой связи о крепостничестве, хотя известно, что крепостничество было отменено и в Германии практически в то же время, что и у нас.

Приводят сильный и справедливый аргумент о нещадной сверхэксплуатации русских. Действительно, подати в отношении русских в XIX веке были в 2-3 раза выше, чем в отношении большинства нерусских подданных. Но и здесь мы видим явный аналог в Османской империи с ее сверхэкспуатацией анатолийских крестьян. В ментальном плане в Порте это проявлялось даже острее, поскольку само понятие «турок» в устах высших сословий было синонимом понятия «мужик», «деревенщина». Такого нельзя сказать о понятии «русский» в Российской империи.

Русские несли не просто большую часть тягот, а фактически определяли своей жертвенностью успех империи. Приведу статистический пример. Новейший анализ воинской повинности, показывает, что в самом конце XIX века из призванных в российскую армию 90% были русскими (включая малороссов и белорусов), и точно такая же цифра высвечивается в 40-е годы, во время Великой Отечественной войны. Хотя эти цифры могут показаться неприятными для многих этнических меньшинств и представителей неславянских республик бывшего СССР, но факт этот нельзя замалчивать. Иными словами, в великих войнах нашего прошлого воевали русские, побеждали русские, и если терпели поражение, то тоже русские. Кстати говоря, я считаю, что значение этих испытаний, которые выпали на долю наших предков, неотразимый аргумент в пользу того, что русские имеют право на Россию. Но о том, как может быть оформлено это право, поговорим чуть позже.

Массированное включение в элиту инородцев, как вы понимаете, типично для многих империй, в том числе и Римской империи (в поздний период там это распространилось в гораздо больших масштабах, чем в любой период нашей истории). Создавая слой элиты-медиатора, посредствующего между властью и нерусскими народами, наша империя далеко не всегда шла по пути вассалитета и призыва на службу местных князей, но часто назначала русских наместников либо создавала аппарат «попечителей». И сочетание этих методов позволяло удерживать социокультурное разнообразие огромного пространства в едином формате.

Наделение благами культуры и цивилизации в ущерб и в обход нациобразующего ядра – упрек в адрес нашей империи справедливый, преимущественно когда это касается советского периода. Такая политика может объясняться издержками концепции интернационализма, концепции, которая в сущности своей не может быть признана имперской, а является авангардной, чем-то вроде противоядия, предложенного марксистами симметрично против транснационального космополитизма капиталистического мира. Попытки привязать к себе другие страны и народы через преференции, братскую помощь были вызваны не только широтой и добротой русской натуры, но также и изначально более слабыми конкурентными позициями советского блока по отношению к Западу.

Что касается раскола народа с элитой, живущей зарубежными образцами, это тоже явление довольно распространенное, подавляющему большинству империй свойственное. В той же Римской империи, известной своим патриотизмом и гордостью римским гражданством, тем не менее, греческие влияния на время полностью наводнили культурную жизнь элиты, а затем и простонародья.

Если же говорить о Британской империи, то отсутствие раскола рядового англичанина XIX века со своей элитой было куплено ценой уничтожения в более раннюю эпоху низших слоев несколькими волнами «огораживаний», пауперизации и вынужденного выселения бедноты из Англии. Хаос, создаваемый в империи через подавление низов, сбрасывался на периферию (типично английское решение!). Прежде чем исповедовать националистическую или имперскую англоманию, стоит разобраться, кто был более жесток по отношению к своему народу – английские джентльмены или российские и турецкие крепостники.

Самый абсурдный аргумент против Российской империи состоит в том, что она не проводила колониальную политику по образцу Британской. В самой мысли о сопоставлении России с островной Англией есть вопиющая несоразмерность. Россия в этом отношении всегда была типичной «теллурократией», то есть континентальной державой, а потому она стремилась к минимальной конфликтности при включении в свой состав новых провинций. Практически все теллурократии избегали геноцида присоединяемых этносов, рекрутировали в имперский класс местные элиты, исповедовали веротерпимость и осуществляли мягкую адаптацию малых культурных и экономических укладов к имперскому порядку. Сопоставлять в этом отношению Россию с колониальной Британией – дело бессмысленное. «Континентальность» – не просто русская судьба, но и черта русского духа, для которого соседние племена всегда люди, а человечность является гарантом мирного общежития. На сей счет красноречива цитата, приводимая мной из сочинений Вернера Зомбарта. Выше я уже говорил о русском прочтении национализма и русском отношении к другим народам. Нам никогда не было свойственно «путать» людей с животными. (При этом были в истории нашей империи и жестокие решения, но как правило они были вызваны жестокими обстоятельствами – пример: выселение огромного числа черкесов в Турцию в 1860 году.)

Итак, Россия не может быть признана «странной» империей. Она была империей вполне нормальной, более того норма имперских успехов была явно превышена и по многим показателям русские как имперский народ могут быть признаны чемпионами. «Странность» и уникальность России состоит вовсе не в «империи наоборот», а в необычайной способности строить великую цивилизацию в крайне неблагоприятных климатических условиях. Русская природно-экологическая ниша – самая холодная и неурожайная из тех, что служили базисами великих цивилизаций мировой истории. Для такой цивилизации, учитывая к тому же ведущий земледельческий уклад ее ядра, нужен был особенный, очень могучий, неунывающий и жизнестойкий народ.

Политику Российской империи и СССР по отношению к русским нельзя оправдать. Отсутствие оправданий этому – вывод из нашего прошлого, который мы обязаны сегодня сами себе предъявить, вывод, на который мы обязаны опираться. Но с другой стороны, извлечение уроков из прошлого не должно затмевать того факта, что русский тип империи предполагал опору на головной народ как на свой оплот. Российская империя всегда держалась на русских, осознавала это и делала упор в своей политической воле на идею служения. Самый жестокий император Петр Великий не жалел не только своих подданных и солдат, он, как известно, не жалел и себя – подавая другим пример труда и служения. Неоправданность и несправедливость сверхэксплуатации русских не означает, что сегодня национальные силы могут впадать в обратную крайность: объявить о «национальном государстве» как режиме русской релаксации.

Время отпуска и всенародных «каникул», который был объявлен Горбачевым и запойно отмечено Ельциным, истекает. Для нас «каникулы», как можно видеть, оборачиваются бедой и вымиранием. Секрет наших успехов в том, что мы неунывающий народ. А жизнь «для себя», замыкание на обывательском уровне бытия вызывает в русских уныние. И в отличие от более ограниченных и плоских народов протестантской Европы для нас такое уныние будет равносильно медленному самоубийству, алкоголическому и наркотическому угасанию.

Русская мощь и воля

Насколько тяжела была эта сверхэксплуатация? Модная сегодня тема, связанная с юбилеем отмены крепостного права, закрыла для нас тот очень важный факт, что русская самодержавная власть, начиная по крайней мере с императора Павла, последовательно шла к этой реформе. Русскому народу послабления и новые возможности для его вольного развития предоставлялись еще задолго до 1861 года. Так, в начале XIX столетия все крестьяне могли свободно заниматься промыслами и торговлей. Вот, к примеру, закон, изданный в декабре 1812 года, который давал возможность заниматься этими промыслами и торговлей в очень большом масштабе. В том числе давал право на торговлю, «присвоенную купечеству».

И что же вы думаете? Оказывается, наше сверх-угнетенное крестьянство за несколько десятилетий существенно потеснило гильдейское купечество. Петербургские купцы того времени жаловались на крестьян:«Собираясь в компании или по их общему названию артелями, приходя на биржу и скупая целым грузом иностранного судна надобные для них товары и разделяя между собой по всем своим лавочкам … здешним купцам великий подрыв и сущее разорения наносят». Приобретать специальные свидетельства, за которые взималась пошлина, было необходимо только при крупной оптовой торговле с оборотом в несколько тысяч рублей. Кроме торговли и промыслов, эти свидетельства давали право входить в казенные и частные подряды и откупа. (Крепостные могли получать такие свидетельства с согласия помещика.) Как видим на слайде, в середине XIX века насчитывалось уже более 7 тысяч таких крупных крестьянских предприятий. Но особенно ощутимо значение «торгующих крестьян» было в мелкой розничной торговле – это известные афени, коробейники, которых становится как никогда много. Если в Москве в 60-х гг. XVIII в. число торгующих крестьян составляло менее 3% от торгующей части населения, то в 1845 г. оно достигло 45%. (Данные приводятся по: История России. XIX век: В 2 ч. / Под ред. В.Г. Тюкавкина. М., 2001. – Ч.1. С. 199.) Все это говорит о том, что еще до отмены крепостного права в России поднимался зажиточный народный слой.

И здесь уместно было бы обратиться к некоторым демографическим цифрам. В конце концов, демография такая вещь, которую трудно «объехать» какими-то риторическими приемами. Посмотрим две диаграммы, подготовленные известным аналитиком В.А.Башлачевым, делавшим доклад[http://izborsk-club.ru/content/articles/504/] в нашем институте. Мы видим, что несмотря на крепостное право, происходил стабильный рост русского народа. Это динамика именно русских, включая белорусов и украинцев, поскольку тогда они официально считались одним народом. Динамика четкая, ясная, в арифметической прогрессии, цифры говорят сами за себя.

Обратимся ко второй диаграмме, показывающей демографический рост в среде вольных людей и крепостных. Если в 1719 году вольных было 3,5 миллиона, то есть, более чем в два раза меньше, чем крепостных, то в конце XVIII века их было уже больше чем 50% от числа крепостных, а к моменту отмены крепостного права фактически число вольных и крепостных уравнялось. По мнению Башлачева, эти данные говорят о том, в империи реально развивался и бурно размножался вольный слой государственных крестьян. Это неудивительно – вообще история многих империй, в частности, ханьской в Китае, показывает, что они расцветают именно тогда, когда опираются в своем развитии на слой вольных крестьян. С другой стороны, само введение крепостного права в России было связано с кризисом старой аристократии и необходимостью обеспечивать новый мощный служилый слой. Это была тогда жизненно важная задача для самосохранения государственности.

Мне видится в этих цифрах и схемах еще и другая, чрезвычайно важная логика. Дело в том, что, как мы можем заметить, вольных русских людей становилось с каждым десятилетием все больше, а в итоге крепостное право вообще отменили, то есть вольными стали все. В этом видна определенная политика, проводившаяся через века. И такое не могло быть случайностью. В конце концов, могли бы и закрепостить кого-нибудь дополнительно, никто не мешал. К примеру, могли закрепостить часть крестьян на секуляризуемых землях (то есть землях, отчуждаемых у Церкви). Однако создавать и наращивать слой государственных крестьян, подотчетных лишь императору и больше никому, было выгодно империи. Это был взаимополезный курс для царя и для народа. Из всего вышесказанного следует, что Российская империя шла и к свободе, только понимаемой, конечно, по-своему, а не по-либеральному, она шла и к народному строю, к вольному и богатому народу, она шла к союзу царя и народа без посредников, без элиты-медиатора. (При этом, конечно, возрастала роль чиновничьего аппарата, но это были «слуги» царя и народа, а не суверенные господа, и говорить они должны были с «верхом» и «низом» империи на их языке.) При этом народ оставался самобытным, укорененным в своей исконной вере и культурном укладе.

Итак, не стоит вешать всех собак на Российскую империю. Не стоит и говорить, что эта сверхэксплуатация крестьян была каким-то злым умыслом или заговором против русского народа. Более точное и верное объяснение происходившему тогда – «семейное» отношение к русским как к старшим, наиболее сильным и работоспособным, наиболее цивилизованным и надежным. В семье никому и в голову не пришло бы уравнивать в «правах» старших и несовершеннолетних детей. Так же как и детей родных и приемных. (Это, конечно, не отменяет издержек и эксцессов, на которые указывают критики и обличители империи – но путать издержки с магистральным вектором национального и цивилизационного развития недопустимо.)

Любопытна схема расселения русского народа. Сегодня Максим Калашников вспомнил образ головастика с хвостом на Дальнем Востоке и головой на западе России. Сейчас, когда русские вымирают, это выглядит как головастик, а в эпохи расселения это скорее был клин, который проникал на Восток и при этом занимал стратегическую позицию по Амуру, отсекая Китай, Монголию и Корею и формируя пространство своей империи и своей цивилизации. В том числе отсекались будущие газово-нефтяные богатства от возможных конкурентов. Этот клин фактически явился осью, на которую как кольца нанизывались многие малые народы и племена.

Кто был субъектом этого геополитического замысла? Это было не государство, которое с трудом поспевало за своим народом. Поскольку шли туда вольные, не крепостные, шли они туда сами, по доброй воле. Уже потом приходили воеводы, губернаторы с войсками, строили остроги. Значит, субъектом распространения русской цивилизации был вольный русский народ, первопроходцы, казаки, переселенцы, охотники и торговцы, добытчики пушнины и других благ, а уже во вторую очередь солдаты и освобожденные каторжане.

Каково было положение русских в элите? Сейчас стали чаще писать о немецком засилье в империи. Тем не менее, и элита в стержне своем была русской и основную тяжесть государственного управления несли на себе опять же русские. В.В.Розанов в статье-ответе Философову 1912 года показал это очень четко. Философов вбросил провокационный тезис о том, что творческим слоем в империи являются окраинные народы и меньшинства, – известный аргумент, который и сейчас воспроизводят. Это, конечно, полная ерунда. Ведущим творческим слоем, в том числе и в государственном строительстве, как в Российской империи, так и в Советском Союзе, были русские.

Что касается Советского Союза, действительно, национальная политика в нем была довольно противоречивой. С одной стороны, взрастили как минимум 14 прожорливых местных элит, которые на поверку оказались космополитическими в начале 90-х годов. Любопытно, что в большинстве бывших союзных государств все 90-е годы правили еще старые коммунистические руководители. Это говорит о том, что эти элиты отвергали не советскую идеологию, не советский империализм как таковой, но, вкусив власти, они захотели беспрепятственно разделить и собственность, созданную союзной экономикой, и напрямую подключиться к новым возможностям транснациональной элиты, элиты-победителя в холодной войне. Республиканские нацкадры формировались путем нескольких волн «коренизации», то есть кампаний по искусственному выдавливанию русских из местных аппаратов управления. Такие кампании несколько раз проводились в советское время вплоть до 60-х годов. С другой стороны, была и кампания пропаганды роли русского «старшего брата». Была и система контроля над нацкадрами, когда каждый второй секретарь крупного комитета партии был русским и назначался туда, по мнению местных, как надсмотрщик. Практика, с имперской точки зрения, вполне нормальная и даже мягкая.

Что нужно русским сегодня?

На нашем круглом столе уже звучал вопрос о том, какие реальные возможности у национального государства на постсоветском пространстве. Ну а зачем нам далеко ходить? Вот они, эти примеры, налицо. Мы имеем перед собой два восточнославянских государства, фактически это две части русского народа. Я не знаю, чьи лица вам кажутся более симпатичными, слева или справа. Пример справа интересен тем, что здесь можно крепко поспорить, является ли Беларусь national state или она остается осколком империи. Лидер этого государства постоянно подтверждает свой имперский вектор. Последняя его цитата, произнесенная месяц назад, приведена на следующем слайде. Цитата очень красноречивая и логика в ней абсолютно имперская, поскольку Лукашенко ясно различает двойные стандарты Запада.

Я думаю, что у нас, несмотря на все сказанное в дискуссии, действительно есть почва для консенсуса «народников» и «державников» внутри русского национализма. И эта тема не может быть исчерпана, потому что имперская идея в России не является чем-то косным, раз и навсегда данным, это скорее русло нашего развития. А внутри широкого русла развития могут быть разные сценарии, ответвления, пороги и т.д. Здесь можно вспомнить Ф.М.Достоевского, утверждавшего следующее: «Если идея верна, то она способна к развитию, а если способна к развитию, то непременно со временем должна уступить другой идее, из нее же вышедшей, ее же дополняющей, но уже соответствующей задачам нового поколения». Имперская идея это не моно-идея, а целый ряд преемственных идей. Имперская идея самообновляется. Суть ее в том, что мы, русские, создаем и несем в себе самостоятельную цивилизацию. Это наше наследие, наш союз с предками-хранителями и потомками, которые должны будут раскрыть закладываемый нами потенциал. Потому чтоневозможно строить нацию в горизонте одного поколения – такие вещи делаются надолго, на века. В противном случае, лучше их не делать вообще.

Если отвлечься от мистических аллюзий, связанных с предками и святыми покровителями народа – нация воплощает веру в свое-высшее, в иерархию, которая связывает народ, род, семью и человека с их высшими и лучшими состояниями. Для верующих – это жизнь святых, для атеистов – это победы и подвиги предков. И в этом своем качестве нация не только согласуема с империей, но и предполагает ее как политическое развертывания того мира, который естественно формируется вокруг твоего народа, вокруг его веры, как развертывания его духа и жизненных сил.

Слова Александра III «Россия для русских и по-русски» в сегодняшнем контексте звучат не так, как тогда. Если тогда они обретали смысл в контексте многовекового служения как элиты, так и народа, то сегодня мы имеем контекст «антислужения», контекст свободы, утвержденной как несолидарность, несуверенность, несамостоятельность и даже бесхребетность. При таких подменах данный лозунг может звучать лишь с акцентом на предлоге «для». Это значит, что Россия вновь представляется источником обогащения, дойной коровой, предметом для распила, пирогом, который нужно разделить. Россия в таком прочтении превращается в объект, бессловесный материал и ресурс для самоутверждения этих якобы русских, взявших за образец поведения всех прочих «дояров», которых слишком много развелось на нашей земле. Это «национализм» не только «уменьшительный», но и «понижательный».

В прицеле национально-имперского возрождения в лозунг скинхедов и болельщиков нужно добавить всего одно слово: Россия – мать для русских!

Не может быть соревнования дояров и доноров. Либо соревнование дояров, либо доноров. Не может быть признана честной дуалистическая постановка вопроса «народ для других» или «народ для себя». Ни первое, ни второе не соответствует ни исторической правде, ни духу и архетипам русского народа. Это навязываемый нам выбор между мнимым колониальным рабством (никогда не свойственным русским) и филистерским жлобством, всегда противным и омерзительным для нас.

Либо нынешнее поколение русских берет реванш и встраивается в систему добивания России – восстанавливает свои пропорции в числе олигархов, в госорганах, в системе управления, в доступе к благам и услугам, иноэтничные кадры при этом частично либо полностью оттесняются. (Де факто это будет означать реванш не русских вообще, а русского этнического капитала.)

Либо формируется национально-имперское ядро, которое отказывается от логики «Россия для меня любимого» в принципе, заявляет свои права на Россию а значит отказывает в праве быть полноценными гражданами всем, кто не в силах отказаться от своего «для»-тства. Всех дояров, компрадоров, крупных и мелких мошенников – возрожденная империя угостит поганой метлой. Независимо от их этнической принадлежности. Не стоит навязывать русским извращение иноэтничных «дояров» – ведь для них Россия точно не мать, а мачеха, временная родина и объект использования. Разве это повод самим русским отказываться от долга перед своей матерью?

Поскольку сегодня мы не видим никакой сплоченной группы русского капитала, то для националистов в России реальным может стать только второй вариант – национально-имперский.

Есть, правда, еще третий вариант: под лозунгами «Россия для русских», «Кавказ для чеченцев», «Якутия для якутов» и далее «Московия для москвичей», «Кубань для казаков», «Урал для уральцев» клонируются «националисты», финансируемые из-за рубежа. Исходом этого сценария, во многом повторяющего парад суверенитетов 1991-1992 годов, станет сначала раздробление русских, а затем их рассеянье. При этом звучать на словах все будет очень красиво и убаюкивающее. (Ельцин также внушительно говорил в начале 1991 года о необходимости сохранения Союза ССР в обновленном формате, призывая при этом голосовать против старого Союза.)

Для консолидации народа сегодня нужно не образование русских республик (предложение Ельцина 1989 года и нынешних нацдемов), и не голый добровольный отказ нацреспублик от своего особого статуса (предложение единоросса Султыгова), а провозглашение русского цивилизационного проекта. Русские движения и русское государство без такого проекта скорее всего вообще растворятся, а в лучшем случае – свалятся в буржуазную энтропию.

Могут задать вопрос: а как можно сегодня провозгласить русский проект, если русские друг друга не поддерживают, не солидарны между собой? На это можно ответить, что в условиях большой беды солидарность русских оказывается налицо. Данный факт хранится в нашей культурной памяти (смотрите, к примеру, цитату из Твардовского на слайде). И мы знаем, что эти русские дружба и солидарность были подтверждены и в афганскую кампанию, и в чеченскую кампанию. Здесь доказательство того, что консолидирующий русских проект жизненно необходим. Хитрость нынешней войны по удушению русского народа и свернутой в русских имперской идеи заключается в том, что нас уничтожают не в лобовой атаке, а через медлительную и лукавую духовную и информационную «эвтаназию». Русских усыпляют.

Представление о прошлом нашей страны как о сплошном мраке видится мне одним из инструментов такого усыпления, а вовсе не пробуждения. Если позади только мрак, то и пробуждать некого. Поэтому государство-нацию необходимо воссоздавать, но делать это надо творчески, и имперская идея является непременным условием для такого делания. Нет смысла замыкаться на том, что империи сводятся к прошедшему времени. Мы можем и должны создавать сегодня новую реальность, новое могущество, воплощая то, о чем мечтаем и избавляясь от тех недостатков, которые мы видим в своем прошлом.

Виталий Аверьянов
Аверьянов Виталий Владимирович (р. 1973) — русский философ, общественный деятель, директор Института динамического консерватизма (ИДК). Доктор философских наук. Постоянный член и заместитель председателя Изборского клуба. Подробнее...